модно, и когда к группе белорусских студентов, работающих на английской ферме, подвалил иммиграционный юрист с предложением объявить себя политическим беженцем, они решили, что судьба подкинула им уникальный шанс. Они сочинили себе истории жестокого политического преследования в родной Белоруссии и добровольно сдали свои паспорта на «расследование дела». Алекс всегда отличался буйным воображением, а в двадцать один год тянуло на подвиги, хотелось увлекательной жизни, полной приключений и опасностей, поэтому история, которую он сочинил для Хоум Офиса, больше годилась для шпионского романа, чем для судебного заседания. Она была настолько невероятна, что дело его никак не могли решить позитивно, но в то же время так замысловата, что простого решения не приходило, и чиновники все тянули, тянули.

Шли годы, и Алекс постепенно осознавал, что попал в ловушку. Что домой теперь не съездить даже на недельку, не повидать родителей, не посмотреть Европу, которая расстилает свои заманчивые горизонты через Ла-Манш. Через пять лет он получил свой первый отказ, подал апелляцию, протянул еще два года, получил второй отказ, и надо было опять подавать апелляцию, но повторять в свои неполные тридцать весь этот бред, который он рассказывал в двадцать один год, было уже нелепо, и он забил на это дело. Просто остался жить и работать, игнорируя предписания Хоум Офиса. Первые месяцы все ждал, когда придут его депортировать. Нервничал при проверке проездных в транспорте. Вздрагивал от громкого стука в дверь. Потом устал бояться. Он уже был готов идти сам в иммиграционную службу и объявлять себя нелегалом, чтобы прекратить этот мучительный процесс ожидания, но как иных грешников наказывают долгой жизнью, так Алекса оставили наедине с его воображением, надеясь, что совесть возьмет верх, и он добровольно покинет страну. А может, просто затеряли его дело в своих шкафах и забыли о его существовании.

Искать работу было легко. Поляки еще не вошли в Евросоюз, и работать на низкооплачиваемых позициях в Великобритании было некому. Поэтому людей брали с улицы, обучали, создавали им все условия, платили хорошие деньги и очень ими дорожили.

– Мы звонили по объявлениям и говорили, что мы очень хотим работать. Они спрашивали: работали по этой специальности? Не работали. Английский хороший? Плохой. Разрешение на работу есть? Нету. Хорошо, приходите.

Но Алекс не растерялся и в первые же полгода, пока у него еще была настоящая виза, оформил себе водительские права, по которым ездит до сих пор. Водительское удостоверение в Великобритании приравнивается к паспорту. Оно является удостоверением личности, с ним можно открывать счета в банке, оформлять документы, покупать недвижимость и устраиваться на работу. Паспорт необходим только для выезда за границу. Поэтому Алекс оформил себе права и все десять лет добросовестно по ним работал и даже иногда платил налоги.

Когда Алекс понял, что терять ему уже нечего, он решил начать путешествовать. Взял свой бельгийский паспорт, купленный полтора года назад на всякий случай, но до сих пор не пригодившийся, пригласил подходящую для подобной прогулки девушку и выехал паромом Дувр – Кале во Францию. Проехав автобусами Францию, Германию и Польшу, добрались до Белоруссии, навестили родителей, отлично провели время. Правда, девушка, добравшись до родины, решила там остаться, и в Великобританию Алекс уже возвращался один. Какими-то окольными путями понесло его через Литву в Швецию – то ли на билетах хотел сэкономить, то ли решил, что «фана» недостаточно, но добрался он до скандинавских земель. Провел там пару недель, навестил давних друзей и совсем уже было собрался домой, то есть, в Великобританию, но неожиданно ему попался на границе дотошный иммиграционный офицер, который заметил, что у него «ус отклеился», и Алекса задержали. Отправили в участок на расследование, а оттуда в распределительный центр, куда попадали нелегалы и граждане с непроясненным статусом.

Распределительный центр Алекс по привычке называет шведской тюрьмой, потому что он ограничивал его свободу передвижения, а этого он терпеть не мог. Даже чопорные чиновники из Хоум Офиса и то ограничили его передвижения границами острова, а остров все-таки не маленький. Правда, у Алекса была редкая форма клаустрофобии, при которой он задыхался от тесноты на тысячах гектаров английской земли в самом большом городе Европы, и природа этой клаустрофобии была скорей надуманная, чем настоящая, потому что хотелось ему всегда туда, куда не пускали.

В этой импровизированной шведской тюрьме Алекс провел лучшие месяцы своей жизни, потому что, по его словам, тусовка там была, что надо. В распределительном центре ожидали решения своей судьбы десятки людей, прибывших из разных стран мира и говорящих на всевозможных языках, а поскольку общаться Алекс любит больше всего на свете, то он довольно быстро освоился и перезнакомился с каждым заключенным. Распределительный центр представлял собой лагерь беженцев, в котором они были на полном государственном довольствии, занимались, чем хотели, свободно передвигались по территории лагеря и были ограничены только главной стеной по периметру. Таким образом, в центре собралось множество разных людей, не очень несчастных, потому что кормили неплохо и содержали даже лучше, чем некоторые жили в родной стране при полной свободе, ничего не заставляли делать, и атмосфера для тусовки была превосходная. Алекс получал «фан» по полной, и был абсолютно счастлив. Там он подучил польский язык, с легкостью освоил чешский и немного ознакомился со шведским.

Определение его дальнейшей судьбы затянулось на полгода. Шведские власти не могли принять решение по его вопросу, потому что не могли определить его принадлежность. На самом деле он был белорусом с еврейскими корнями и польской фамилией, задержанным при переезде из Швеции в Великобританию по бельгийскому паспорту. Было от чего ломать голову. Они не знали, куда его отправить. Белоруссия его не принимала, потому что, объявив себя политическим беженцем, он отказался от белорусского гражданства и утратил белорусский паспорт. Великобритания его не принимала, потому что он не являлся ее гражданином и потерял право находиться на ее территории. Швеция оставить его тоже не могла, потому что к ней он не имел никакого отношения. Они связались с бельгийцами, но те сказали, что наличие у Алекса фальшивого бельгийского паспорта ни в коей мере не делает его гражданином Бельгии. Поэтому Алекс еще несколько месяцев наслаждался своей полной безнаказанностью в распределительном центре, пока его практически принудительно не депортировали в Великобританию и велели больше оттуда не высовываться.

Европейские горизонты опять сузились до размеров крохотного британского островка, и Алекс почувствовал себя глубоко несчастным. Потом рассудил, что теперь ему бояться вовсе нечего, и перестал бояться вообще. Он провозгласил себя Гражданином мира и милостиво согласился пожить на маленьком отсталом островке еще несколько лет, пока доброе британское правительство не вознаградит его паспортом за долготерпение. А потом можно махнуть куда-нибудь в Австралию – нет, пожалуй, тоже тесновато, ну тогда в Африку или Южную Америку и отлично потусоваться следующие десять лет.

О том, как не хочется уезжать…

Последние дни на шотландской ферме. Шестимесячная сельхозвиза закончилось и продлению уже не подлежит. А меня с детства учили соблюдать законы. Приходится покидать страну в день окончания визы. Полдня сидела на прибрежных валунах и думала о том, как здорово жить на берегу моря. О том, что не люблю большие города и толпы людей. О том, что никогда не чувствовала себя настолько свободной, как среди этих холмов и полей. И что никогда в жизни не видела такой ослепительно зеленой травы в начале ноября.

Домой не хотелось. Полгода, проведенные в Шотландии, пролетели как один день, и я даже не успела соскучиться. Каждое воскресенье я по три часа разговаривала с родителями и расстояния, разделяющего нас, почти не ощущала. Мы уже бесконечно долго ожидали паспорта из Хоум Офиса, и наши чемоданы стояли упакованными несколько дней. Народ по ферме ходил обозленный и не способный к диалогу. Не с кем было поговорить о замечательном времени, которое мы здесь провели, и о необыкновенно зеленой траве в начале ноября. У людей остро стоял вопрос учебы в университете. Им было не до лирики.

А я сидела на берегу моря и думала, что я